На чужбине

Шопен в Вене. Всего год назад с триумфом проходили здесь его концерты. Теперь все изменилось. Его сразу же предупредили, что добиться разрешения на организацию так называемой <<академии>> будет нелегко.

Как раз в этот момент пришла весть о вспыхнувшем в Польше восстании. Вместе со своим другом Титом Войцеховским Фридерик решил тотчас же вернуться в Варшаву, с тем, чтобы принять участие в развертывающихся событиях. Однако полученное от отца письмо расстроило этот план. В категорической форме Николай Шопен настаивал на том, чтобы сын оставался за границей и не возвращался в Варшаву. Патриотическому делу он будет служить своим искусством. Связанный дружескими узами со многими участниками восстания, Николай Шопен знал о том, когда оно должно было начаться, и заранее заготовил и выслал это письмо.

Сердце юноши трепетало от негодования и боли. <<...С того дня, как я узнал о событиях 29 ноября... я не испытывал ничего, кроме щемящей тревоги и тоски>>, -- писал он друзьям. Как хотелось ему очутиться в родной Варшаве, стоять в одних рядах с товарищами, участниками восстания! Нарушив наказ отца, Фридерик попытался уехать из Вены. Однако па первой же заставе его задержали. Оказалось, что для выезда из австрийской столицы надлежало иметь особое разрешение и новый паспорт.

В ту пору императорская Австрия слыла <<темницей народов>>. Еще в прошлом веке она подчинила своему владычеству не только Чехию, Словакию и Венгрию, по даже Италию. Не так давно она расширила свою территорию за счет исконных польских земель. Отсюда резко отрицательное отношение реакционного австрийского правительства к польскому восстанию: непокорные подданные русского царя подавали дурной пример другим народам, попавшим в состав <<лоскутной>> Австрийской империи.

Ни на минуту не покидают Шопена тяжелые думы о судьбе родины, его тревожит участь родных и близких, судьбы товарищей, участников восстания.

<<Даже музыка не радует меня нынче, -- пишет он друзьям. -- Я жажду смерти и хотел бы только еще раз увидеть родителей... Все, с чем я до сих пор встречался на чужбине, кажется мне таким давно знакомым, таким невыносимым и еще более будит во мне тоску по родине, по тем прекрасным минутам, которые я не умел ценить там... Люди здесь мне чужды; они... делают все слишком аккуратно, слишком плоско, слишком посредственно, и это выводит из себя...>>

Только в середине 1831 года Фридерику удается вырваться из Вены. Напуганные событиями июльской революции прошлого года, австрийские чиновники неохотно давали разрешение на въезд во Францию. По совету друзей Шопен попросил визу в Лондон <<проездом через Париж>>. Это помогло делу.

По дорого Фридерик задержался в Мюнхене. Удалось выступить и сыграть перед мюнхенцами новый концерт и <<Фантазию па польские темы>>. Обе пьесы вызвали живой интерес публики. Следующая остановка -- Штутгарт.

...Навсегда останется в памяти молодого композитора этот старинный немецкий город. Здесь до него дошла роковая весть о капитуляции Варшавы, о жестоком разгроме польского восстания.

Известие о варшавской катастрофе глубоко потрясло Шопена. Только теперь он до конца понял, чем была для него родная страна, любимый город, где протекли детство и юность. Потеряв родину, он словно бы осиротел, остался одинешенек на чужбине.

Перенесенное потрясение усугублялось мучительной тревогой за судьбы родных и близких. Об этом говорят дневниковые записи Шопена тех дней.

<<...Часы на башнях Штутгарта отбивают ночной час. Ах, сколько трупов прибавилось на свете в это мгновение! У детей погибли матери, у матерей -- дети -- сколько рухнувших надежд, сколько горя...

...Мой бедный отец... быть может, голоден и ему не на что купить матери хлеба! -- Быть может, мои сестры подверглись ярости разнузданного сброда...

А я здесь ничем не могу помочь, а я здесь безоружный. Иногда лишь вою, изливаю боль на фортепиано, отчаиваюсь -- и что же дальше?..>>

В скорбных импровизациях тех дней нашли отражение чувства горечи, скорби, душевного оцепенения, негодования, гневного протеста.

Порой на неподвижном, ритмически равномерном фоне сумрачных аккордов звучали горестные вздохи, почти стопы. Лишь на короткий момент печальная мелодия развертывалась во всю ширь, достигая своей трагической кульминации. И снова бессильно сникала. Иногда раздавались тяжелые, мерные шаги. На их фоне слышались проникнутые глубоким волнением интонации печального повествования. Они складывались в суровые речитативные фразы. Словно бы кто-то произносил надгробное слово. (Позже из этих безрадостных импровизаций возникли трагические прелюдии Шопена: ми-минорная и ля-минорная.)

Приступы острой душевной боли, мрачного оцепенения сменялись в музыке Шопена мятежными порывами, мужественным стремлением к героической борьбе.

На фоне неистово рокочущих басов возникали могучие призывные возгласы. В стремительном вихре крутящихся пассажей рождались словно бы горячие споры, взволнованные диалоги. Героические порывы чередовались с моментами сурового раздумья. Но образы гордой и мужественной силы побеждали.

Из этих тревожных басовых пассажей, напоминающих громовые раскаты, из героических мужественных призывов позднее родятся знаменитые революционные этюды (оба до-минорных из первой и второй тетрадей и маршевый ля-минорный из второй тетради, соч. 25).

Мрачная грозовая атмосфера тех памятных дней оживет в стремительном движении прелюдии ре минор и драматически взволнованной пьесе, получившей название Первого скерцо.

В тяжелых творческих муках рождался облик нового музыканта, гордого и смелого певца польского повстанческого движения.